Одной из причин роста продовольственных цен премьер Михаил Мишустин назвал «жадность отдельных производителей и торговых сетей». Это обычная риторика: власть должна показывать, что рука на пульсе, причем крепко. А в другой ее руке — наручники, чтобы народ был уверен: есть справедливость!

 Еще Ильич писал, что во всем виноваты спекулянты, мешочники и недобитые буржуи. Ну и продолжал, как с ними следует поступать.


Но у меня возникли реминисценции с началом 1990-х годов. Вот почему.

В 1990-е годы в ответ на претензии монетаристов в том, что в экономику закачивается слишком много денег, а результат — галопирующая инфляция, был разумный ответ: деньги-то эти до потребителя не доходят. А значит, это не потребительская, а инфляция издержек. Устанавливая цены, производители вовсе не руководствуются окупаемостью себестоимости плюс некий «разумный процент». У них совершенно иные мотивы: они смотрят, что творится вокруг, и оценивают перспективы. У них исчезла финансовая подушка, резервы, ресурсы на развитие, зато появились долги. Ничего не напоминает?

Производитель хочет, чтобы предприятие выжило. Ему нужны деньги на развитие. И он будет искать максимально возможную цену. Кризис — это ситуация, когда любой экономический расчет становится если не невозможным, то затруднительным. Когда я не могу установить цену так, чтобы не беспокоиться ни о производстве, ни о продажах, я закладываю в цену риски. Любой товар превращается в деньги.

Где производитель может найти максимальную цену, благодаря чему она появляется? Благодаря пропаганде.

Если людям рассказывать, что цены будут расти (да хоть и от «жадности», не важно), люди будут готовы к росту и при условии жесткости спроса — матерясь и проклиная зажравшихся жадных буржуев, продолжат покупать.


И производители, и торговые сети отлично понимают, где предел. Условно говоря, за двести картошку купят, за тысячу — нет. Они прощупывают потолок цен, которые, кстати, затем могут и снизить на какое-то время. Возникает подозрение, что наши чиновники уверены в существовании неких объективных экономических законов, благодаря которым можно рассчитать «справедливую цену». Ничего подобного, цены устанавливаются из иных соображений и часто таким образом, чтобы протестировать потолок.

Цена снижается, объем продаж увеличивается, цена повышается — объем снижается. Не правда ли, логично? Но сейчас все работают дискретно, у производителя или поставщика есть партия товара, которую надо продать в мае, — и цена устанавливается, чтобы продать ее сейчас, у него в голове нет никакого «индекса цен». И в ретейле, я замечаю, возникают проблемы. Например, с товарами под брендами сетей, на которые не пролонгируются договоры. Не договориться. В нормальной ситуации сеть предлагает, скажем, поставщику риса: я буду продавать рис под своим брендом — дешево, но гарантирую тебе значительные объемы продаж.

Сегодня сети объемы гарантировать не могут, оплата, условно говоря, по реализации. А у производителей — объективный рост издержек.



Поставщики заинтересованы в долгосрочных контрактах, учитывающих эти издержки, сети сегодня — нет. И это не единственная конфликтная точка.

Да, это все очень напоминает наши ранние годы. С одной стороны, огромная масса нищего населения, многие потеряли работу, не получали зарплату или получают меньше, чем раньше, погрязли в кредитах и изымают из доходов, до этого направляемых на питание, средства на погашение кредитов. Ну вот разве закредитованность отличает нынешнюю ситуацию от той. Так или иначе платежеспособная часть населения резко сузилась. А с другой стороны — есть богатые граждане, которые этого всего не замечают. Тогда это были кооператоры и их «контролеры», как законные, так и наоборот. А сейчас — высокооплачиваемые менеджеры, айтишники и т.д. И как тогда, так и сейчас все они ходят по большому счету в одни и те же магазины.

Гипермаркеты, появляясь, были же магазинами не для всех. Ну, хотя бы потому, что не у всех были автомобили. Не сразу они стали и «дешевыми». Но в итоге ретейл «впитал» в себя почти всех, превратившись в демократичный маркетплейс для всех слоев населения страны.

А сейчас — не вернуться бы нам в начало 1990-х, с магазинами вроде «торгсинов» с товарами, к потребительской корзине не имеющими никакого отношения.


И — массе магазинчиков типа «ларек», где все затоваривались. Да, инфраструктура рынка эту дифференциацию давно ликвидировала, дешевой розницы нет или почти нет. Впрочем, жесткие дисконт-универсамы уже появляются.

…Нет, дело не в жадности. Да, чтобы понять ценообразование, нужно посмотреть бухгалтерию, «балансы». Сколько, скажем, посредников между поставщиком сети и производителем. Но, если общая структура работает по принципу вертикальной интеграции, возникают монополисты, а затем — монополистическая конкуренция торговых сетей. Которая вовсе не предполагает «соревнование», кто ниже скинет цены. Допустим, у сети сложился так называемый отношенческий маркетинг, она долгие годы работает с определенными поставщиками, по понятным обоим ценам. Но себестоимость резко выросла, издержки тоже, в цене к тому же «сидят» риски. И вот она им заявляет, мол, нет, по новой цене я у тебя закупать не буду, двигайся. Это нарушение маркетинга, разрыв связки. Возможный только, если сети-монополисты будут заодно: у них же падает и средний чек, и обороты. Не знаю, может, они и «договорятся» с поставщиками и производителями, сейчас пошла информация о разнообразных письмах, призывах к тем не повышать цены на «социально значимые продукты» до конца сентября. А может, правительство еще что-нибудь отрегулирует, хотя человечество еще не выработало способов регулирования цен на продовольствие, чтобы оно не приводило к еще большим проблемам на продовольственном рынке. И любое регулирование заканчивается карточками.

Кстати, по поводу четвертого антимонопольного пакета, принятого в начале 2010-х годов, в частности о законе о торговле, есть дискуссия. Он со своими многочисленными ограничениями был написан под «сытые годы». И стремился до мельчайших подробностей регулировать взаимоотношения между поставщиками и предприятиями торговли. Так вот, дискутируют, что было бы без этого закона: цены бы уже взлетели, как в начале 1990-х, или, напротив, нашлись бы предприниматели, способные перестроиться на ходу. Но видим мы чересчур жирных ретейлеров и совсем уж непрозрачных поставщиков. С падающим на глазах качеством товаров.

Еще один влияющий на ситуацию фактор — контрсанкции. Вообще-то еда дорожает во всем мире — темпами, не наблюдавшимися аж с 1994 года. Но Россия не в едином мировом продовольственном рынке.

И если сейчас отменить контрсанкции, нас завалят дешевым импортом, даже невзирая на курс рубля. 


Ну хотя бы потому, что ЕС — это территория жесточайшей регламентации всего и вся. «Освободившись» от которой тамошние производители способны очень выигрышно выглядеть у нас.

Но в целом причина более системная. Экономика хорошо работает, когда она на ходу. Движется с равномерной скоростью, и все предсказуемо и определенно. Контракты пролонгируются. А мы видим, что контракты заключаются по принципу ad hoc, ситуативно, для каждого конкретного случая. Когда экономика останавливается, вылезают все структурные диспропорции, начиная с проблем с въездом фур в Москву.

ВременнОе предпочтение, стоимость денег во времени, имеет обратное выражение — так называемую ставку процента. Это соотношение ценности нынешних благ к ценности благ будущих. Что предпочесть, тратить сегодня или откладывать, инвестировать? Локдаун означает, что завтра больше нет, и вот мы имеем последствия прошлогоднего. Временной период сжался, то же самое происходит с краткосрочной и долгосрочной ставкой процента. Первая всегда выше, деньги необходимы сейчас, а не вдолгую, и они становятся дороже. Это и есть инфляция в самом расхожем своем понимании: обесценивание денег.

Период планирования сократился — деньги подорожали.

Некоторые экономисты называли это «денежной шизофренией»: как в «Чонкине», объявили войну, бабка побежала за спичками и что еще увидит в магазине.


Все, маховик запущен, с этого момента рубля в рубле становится меньше и меньше.

Можно назвать это психологическим фактором, можно как-то еще, но «шизофреническое» поведение демонстрируют и производители. Апатия в сочетании с аффектом. Наверное, кто-то компенсирует упущенную за минувший локдаун выгоду. Но большинство сидит с новыми издержками, новыми рисками, наощупь пробираясь в ценовых коридорах. Вдолгую контракты по новой цене им не предлагают, заставляя вставать на полки чуть ли не ниже себестоимости. В результате вместо планирования, в том числе инвестиционного, им нужно продать сейчас — как можно больше и как можно дороже, потому что очертания будущего туманны. Но вот у меня сегодня есть молоко, а если завтра снова локдаун, все (и всех) закроют? Молоко скиснет, а оно у нас продается свежим. Так что мы постараемся остаться «островком стабильности», занимаясь собственной, маленькой, но независимой торговой сетью. Чтобы если и придется повышать собственные цены, то закладывать туда собственные риски, а не сетей-монополистов. Нам этих рисков и так хватает.

Другие колонки Кристины Романовской