Про Дмитрия Костыгина, конечно, давно пора снимать фильм. Сюжет сногшибательный. Недоучившийся военный хирург, который стал первым переводчиком на русский романа Айн Рэнд «Атлант расправил плечи», теперь входит в тот самый рейтинг Forbes и вообще является одним из самых известных инвесторов в сфере российского ретейла. Достаточно вспомнить, как вместе со своим партнером Августом Мейером они получили в 2001 году почти половину «Ленты» за $15 млн, а через 10 лет продали свои доли больше чем за $1 млрд. Уже в 2010-х при Костыгине «Юлмарт» стал крупнейшим в стране интернет-ретейлером, но конфликт акционеров привел к тому, что компания растеряла свои позиции, а сам Дмитрий почти год провел под домашним арестом. При этом разговор с MarketMedia получился о вечном.

Дмитрий, есть такой стереотип, что, когда человек достигает многого, ему трудно найти в себе какие-то желания. Расскажите, что сейчас вас занимает?
— Ну, во-первых, сейчас меня очень занимает процесс личного банкротства, поэтому, как оказалось, от грязи до списка Forbes и назад — достаточно не длинный путь. Сейчас у нас с одним из банков есть нерешенная ситуация, она в общем-то не огромная, но пока решение не найдено, поэтому пытаемся в судебном формате ее исследовать. Во-вторых, у меня на подходе книжка по менеджменту с красивым названием «Жамевю» — это синдром, обратный дежавю. 11 лет назад я начал ее писать, а идея сформировалась еще раньше — в конце 2005-го. В октябре 2008 года я сел за стол, а на прошлой неделе сделал три самиздатовских экземпляра.

Книга окончательно закончена, раз напечатали, или все-таки предстоит доработка?
— Такая, знаете, заготовочка получилась… Я сейчас слушаю лекции Быкова, там вот он рассказывает, что в 1970-е годы самиздат появился, потому что печатные машинки разрешили. И соответственно, народ начал на них печатать. А сейчас прямо в типографии делают отличные экземпляры, роскошные… С точки зрения содержания там, наверное, 80-90% изложено основных идей, но меня как-то форма пока не очень устраивает. Хочется посимпатичнее сделать, поэтому, видимо, придется переписать.

Еще на 11 лет работы!
— Нет, за полгодика переписать можно. Плюс три экземпляра уже есть. В общем первое издание состоялось. Как в «Москва-Петушки»: первое издание быстро разошлось, потому что было в одном экземпляре. Вот у меня их три, один товарищ уже забрал, другому презентую один, плюс, наверное, надо будет в российскую библиотеку отправить.

Там нужен специальный код, чтобы приняли!
— Поставим.

То есть два дела всего или есть еще дальше список?
— Самый длинный проект — чтобы дети достойными выросли. Это лет через двадцать, наверное, станет только понятно. Да и много забот всяких. У меня вот осмысление всего нашего конфликтного процесса пришло окончательно (имеется в виду конфликт акционеров «Юлмарта». — Ред.). Это прямо «Одиссея» в энергетическом смысле этого слова, начиная от лотофагов (народ, питавшийся плодами лотоса, дававшими забвение. — Ред.) и дальше с лестригонами (великаны-людоеды. — Ред.) и Эолом, который подарил попутный ветер, и как отбросило обратно из царства мертвых и пр. Получается настолько любопытный сюжет, что дух захватывает.

Можно еще одну отдельную книгу написать.
— Сначала я в общем-то полушутя говорил, что есть какие-то параллели с классическим мифом, а потом Быкова послушал про то, что «Мертвые души» — по его мнению, первая русская «Одиссея», а «Москва-Петушки» — вторая. Понятно, что Джеймса Джойса (канва «Улисса» и его композиционное построение имеют аналогии с «Одиссеей». — Ред.) я читал, на эту тему мы много говорили, и я повторял, что каждый день — Одиссея, но это было несколько поверхностно, а теперь вот прожил все этапы лично… Причем если в классическом мифе события чередуются — одно заканчивается, а другое начинается, то в моей личной жизни оказалось, что они могут еще и параллельно происходить. И предсказатель появился, который предупредил, что не надо трогать быков Гелиоса. Сейчас, можно сказать, идет девятая глава, еще до Итаки не доплыли, но между Сциллой и Харибдой вроде более-менее прошли. Более-менее.

Все рассказывают о своих победах, а о неудачах молчат. Но вы вот как-то сказали, что любая жизнь — сплошная цепь поражений и неудач.
— Это классика, по-моему, Джордж Оруэлл сказал: всякая жизнь, увиденная изнутри, есть только цепь унизительных неудач и мучительных поражений.

Можете рассказать о паре своих ошибок, чтобы другие на них, может быть, чему-то научились?
— По-моему, это такая иллюзия! Другие не научатся ни на чьих ошибках, мы должны все прочувствовать сами, протопать свой путь.

Про воспитание детей, естественно, сейчас мы много разговариваем. Почти у всех дети возраста от нижнешкольного до верхнешкольного. И я, конечно, большой, так сказать, макаренковед. Макаренко, с моей точки зрения, крайне недооценен, а его книга в значительной степени, собственно, про менеджмент. Хотя название «Книга для родителей» — такой не очень симпатичный бренд, как увидишь такую книгу, так сразу не хочется за нее бросаться.

С другой стороны, по сути есть обратное Макаренко воспитание - толстовское, у Соловейчика есть теория свободного воспитания… К чему это я, если считать, что вся жизнь — набор алгоритмов, то есть алгоритмы, которые практически гарантированно ведут к большим ошибкам. Если, например, издеваться над детьми, бить и прочее. А вот с алгоритмами, которые заведомо ведут к успеху, как-то не очень понятно. Но в целом такие базовые заповеди работают, и каких-то грандиозных ошибок у себя я пока, видимо, видеть не хочу. Вроде тьфу-тьфу-тьфу: знаете, дети, семья и так далее живы-здоровы, грех жаловаться.

А бизнес-ошибки были?
— Тоже грех жаловаться...Ну это все опыт, задним-то числом всегда понятно, что надо было делать. Если отмотать на 20 лет назад. А мы, кстати, как раз в 1999 году начали строить кондитерское предприятие «Любимый край», которое на сегодня номер один по овсяному печенью. Тогда, конечно, все казалось иначе. Потому что первоначально решение было совсем ошибочное, мы хотели делать швейцарские рулеты с джемом, тогда очень популярные…

То есть печенье не рассматривалось как основной продукт?
— Да, это вот один из примеров, что некое осмысление все-таки приводит к более или менее стабильному решению. Тогда был еще достаточно активен импортный рынок, из Дании везли эти «данкейковские» рулеты (Dan Cake — компания — производитель кондитерских изделий. — Ред.), у нашего товарища был хороший сбыт, и появилась идея: давайте построим фабрику по производству рулетов. Начали, а в процессе уже стройки случился кризис 1998 года. Вы помните, оборудование подорожало…

Кто ж не помнит!
— Многие не помнят уже. И наш товарищ предложил: давайте тогда делать крекеры. Стали смотреть — вроде хорошая идея, но я внимательно изучил вопрос, читал и про японский рынок, и про итальянский, американский, французский, немецкий и понял, что нет в Европе такой тяги к крекеру, как в Америке. В итоге прислушался к совету одного практичного человека — господина Баранова, который печь нам помогал устанавливать. Он сказал: «Делайте овсянку и пряники, не думайте ни о чем». И вот уже 20 лет делаем овсянку и пряники. Сказать, что это была ошибка, легко: да, вроде капитал сохранили, но как-то сильно не приумножили, хотя много сил было потрачено. Но при этом мы прошли большой путь, когда строишь предприятие с нуля и доводишь его до национального уровня.

А потом уже в 2003 году я оказался в Ярославле на шинном заводе. Как это было воспринимать? Можно было клясть эту судьбу-злодейку: что такое, почему? Хотелось-то, чтобы все было иначе — в Нью-Йорке на Манхэттене в небоскребе или в Google. Но нет, судьба посылает на шинный…

Чем Ярославль хуже, чем, к примеру, ваш родной Арзамас?
— Было любопытно, было очень любопытно: такая уходящая Русь еще чувствовалась, особенно по сравнению с Питером. В общем очень мне понравился Ярославль, город развитой, и люди приличные все, и много моих, да простят они меня, учеников стали гендиректорами. Человек десять точно стали. А это все наш корпоративный университет виноват, где мы и Деминга изучали по управлению качеством, и в общем много чего внедрили-поделали. Поэтому до сих пор это все неплохо работает, шины делают с цельно-металлическим кордом. Воспринимать ли это как ошибку? Нет. Вот Айн Рэнд — можно сказать, что это была ошибка. Я 5 лет жизни в это инвестировал.

Переводили 5 лет «Атлант расправил плечи»?
— Да, то есть первую книжку — «Мы, живые» (первый роман Айн Рэнд) я перевел в 1992-м, а в 1993-м уже напечатал. Ну она совсем простенькая, про Питер, и у меня такой был азарт.

Хотели заработать на книжке?
— Ну там было 50 на 50 — интерес и желание заработать. То есть я не стал бы делать новый перевод Фолкнера, а здесь после «Атлант расправил плечи» я загорелся идеями Айн Рэнд, а потом узнал, что она из Питера, — прочитал «Мы живые», а там прямо живаговский сюжет. И вроде написано человеком, еще не знавшим как следует английского языка, — примитивные фразы про Санкт-Петербург. Ну а я со своей английской школой решил: сейчас за 3 месяца переведу. Действительно это оказалось не очень сложно. И как-то я во все это вовлекся, с очень интересными людьми познакомился. «Источник» (другой роман писательницы) уже занял 1993-1994 годы, а в 1995-м напечатался. «Атлант» занял еще больше времени, он только в 1997-м был напечатан. Несколько лет я прямо ночами и вечерами это все клепал. Хороший коллектив был, творческий, в итоге мы это все за 5 лет издали, но настолько напряглись, что смотреть просто больше не могли.

5 лет, соответственно, переводил, а потом еще где-то лет пять раздаривал, допечатывал, что-то продавал, промоутировал и так далее.

Удалось все куда-то пристроить? Олег Тиньков вспоминал, как он в 1990-х очень удачно купил два контейнера искусственных деревьев, начал хорошо продавать, но очень много осталось, и потом он их долго раздаривал.
— Тираж у «Живых» был 50 тыс. Первую половину тиража я тоже очень быстро продал, а половина зависла, по-моему, часть даже на макулатуру уехала. В 1993-1994 годах произошел крах книжного рынка, если до этого 50 тыс. — это был почти минимальный тираж, то после стали печатать где-то на 5-10 тыс., а сейчас, я смотрю, 1 тыс., 3 тыс., то есть такой рынок стал очень сфокусированный. Но с другой стороны, есть бестселлеры, которые и сразу печатаются неплохо. Так вот, соответственно, как воспринимать все это — ошибка или не ошибка?

А, например, с точки зрения денег?
— У меня изначально — еще в 1992-1993 году — было несколько инвесторов, они все получили в итоге в двойном размере, на это, правда, ушло больше 10 лет. Но для них инвестиции оправдались. Для меня, я считаю, они более чем оправдалась. В частности, благодаря тому кругу людей, с которыми я все это обсуждал, я встретил в 2001 году Августа (Мейера — основного бизнес-партнера Дмитрия Костыгина. — Ред.). Мы, собственно, были объединены общими идеями.

То есть все не зря!
— Все, что делалось в прошлом, оказывает влияние на будущее. В этом смысле только вопрос: какое дальше сложится будущее? Мы хотели сделать музей Айн Рэнд на Московском проспекте, но как-то нас больше понесло в бизнес, в какой-то момент мы проинвестировали в «Ленту», которая оказалась вполне удачным проектом. Поэтому давайте лет через двадцать встретимся. И тогда вы спросите: что из того, о чем мы говорили, успешное, а что неуспешное?

Но все-таки какие самые большие деньги вы теряли на каком-то проекте?
— Пока у нас, собственно, не очень удачный проект по обуви оказался (розничная сеть Obuv.com в начале 2018 года была признана банкротом. — Ред.). Десятки миллионов долларов потери составили.

Но это, знаете, вопрос о бухучете. На этот счет у меня тоже родилась нетривиальная теория бухучета — некий релятивизм. Как учитывать? Если вы свою ошибку оставили на балансе как опыт по цене первоначального приобретения, то она там и останется. Дальше по теории Гудвилла (Гудвилл (англ. Goodwill) — экономический термин, используемый в бухучете, торговых операциях для отражения рыночной стоимости компании за вычетом балансовой стоимости собственного капитала. Гудвилл — это бренд фирмы, наработанные деловые связи, репутация фирмы. — Ред.) вы можете каждый год проводить частичную амортизацию, в зависимости от того, ценен для вас еще этот опыт или не ценен. Весь вопрос в методике подсчета. У меня лично на балансе этот опыт по-прежнему присутствует, разве что с некой амортизацией. Поэтому я не рассматриваю все эти вещи совершенно как потери. Я неплохо помню, как сами эти решения появляются, как ты их осмысливаешь и пр. Бывает, что происходит это относительно быстро и относительно легко, а бывает, не получается, хоть ты тресни.

А вообще для предпринимателя — насколько важно для него быть визионером? Вы это в себе чувствуете?
— Я считаю, что любой человек — предприниматель. Это вопрос масштаба, вовлеченности, количества людей. Вы в своей жизни сколько раз меняли место жительства? А дети? Я иногда вижу ваши посты (в Facebook. — Ред.), вы за дочку радуетесь в балетной школе. Это предпринимательство или нет?

Это был очень резкий шаг!
— Представляете, какой это шаг с точки зрения отдельной судьбы человека? И если сравнивать ее выбор в сторону балетной школы и, к примеру, решение инвестировать крупную сумму денег — не все, а, скажем, треть капитала… Я считаю, что еще надо повзвешивать, кто здесь больше герой.

Поэтому любой человек — предприниматель, а сейчас особенно: люди и место работы меняют, и города, и страны, и это все в погоне за собственным счастьем и счастьем наших детей. А будущее… Есть теория 10 тыс. часов. Если ты 10 тыс. часов посвящаешь какому-то делу, не важно — спорту или чему-то еще, то через 10 тыс. часов будешь на приличном уровне.

Один из любопытных выводов моей книги, что бизнес — это отдельная форма познания, которая находится между наукой и искусством. А предпринимательство — это движение вперед в выбранной системе координат. Поэтому если вы развиваетесь как сущность в какой-то сфере, то вы предприниматель. А если не развиваетесь, то как бы отдыхающий пока.

Количество предпринимателей в эту секунду в России резко возросло!
— До максимума, возможно!

Вы по первому образованию военный хирург. С моей точки зрения, хирург — это человек с очень крепкими нервами. Анатомический театр у вас был?
— Я, конечно, немножко не доучился. Но приставка «военный» к слову «хирург» важна, вас, к примеру, учат разворачивать госпитали недалеко от линии фронта. И одно дело плановая операция в окружном госпитале, а другое — в палаточке недалеко от передовой, там что-то где-то стреляет, что-то где-то грохает.

Я как раз хотел спросить, что дала эта первая профессия?
— Я где-то в 8-м классе уже понимал, что хочу в медицинский. Дальше был выбор только между гражданским вузом в Москве или Питере либо военным. Но военный был для провинциального парня, наверное, немножко полегче, поскольку там обеспечивают проживание, одевают тебя, кормят. Я поступил в 1989-м, еще в Советском Союзе, а заканчивал уже в России, мне обеспечили хорошее образование, и здесь нечего даже, кроме благодарности, добавить. А выбирая это образование, у меня была еще большая философская составляющая…

В 17 лет!
— У меня было еще желание пойти на философский факультет. Но потом появилась трезвая мысль, что философ не может стать доктором, а доктор может стать философом.

И я решил, что надо все-таки поразбираться в нейрофизиологии, с тем чтобы как-то не через умствование заходить, а через теорию познания. И вот, кстати, дальше возникает вопрос: 3,5 года в Военно-медицинской академии — это ошибка или нет? Начиная от курса молодого бойца и всех прочих красот? Конечно, у нас такая сглаженная армия была, но все равно там было много вызовов, все-таки на курсе было 100 парней со всего Советского Союза, крепкий такой коллектив.

Но теперь, когда я кому-то рекомендую «Древо познания» биологов чилийских, люди без медицинской подготовки понять не могут. Я сам ее где-то с пятого раза более или менее воспринял, все переваривая, переваривая и переваривая. А эта теория конструктивизма такой красотой обладает и настолько много с чем связана, что у меня из нее родилась совершенно другая корпоративная теория управления знаниями. Поэтому можно ли сказать, что те 3,5 года все-таки были ошибкой? С одной стороны, можно: военным не стал, в фармацевтику не пошел, больницу не купил и не построил — пока по крайней мере. Казалось бы, полный провал! Ан нет, если взглянуть под другим углом, по итогу есть что-то. Я, кстати, много перечитал бизнес-литературы, наверное, где-то из 1000 книг 200, считаю, что стоили того. 50 позволили мне более-менее сформулировать мою теорию. А десяток были откровением.

1000 книг! Это если 10 лет читать, то по 100 книг в год получается.
— Ну это немного. Если вы читаете одну книжку в неделю — 50 книг за год осилите. А за 10 лет, соответственно, 500, за 20 лет — 1000. И это если одну книжку в неделю, что в общем немного. А если вы в самолете нормально читаете, то закончите за 1-2 дня.

Дома кого-то лечите?
— Как у нас говорили, сдал анатомию — можно влюбиться, а сдал фармакологию — можно жениться. Как-то мы с друзьями шутили пару лет назад, я сказал: ну разве я аппендицит сейчас не вырежу?! Они ответили: конечно, нет, даже в полость не войдешь. То есть у меня иллюзий в этом плане нет.

У вас огромное количество компаний, в которые вы инвестировали. Какая из них является, по вашему же выражению, золотым лебедем?
— Золотой лебедь только ретроспективно виден, его так сразу не распознать.

В ретроспективе последних 10 лет, например.
— «Юлмарт» в принципе был золотым лебедем, который потом вдруг…

Превратился в хромую утку?
— Пока не превратился, у него какая-то трансмутация началась. Типа из свинца в золото получилось, теперь обратно попробуем — из золота в свинец.

То есть вы практически алхимик?
— Кстати, да. Я, когда в Цюрихе жил, проучился в институте Юнга 2 года, а там у них курс алхимии есть.

Алхимии? Что же там проходят?
— Это всегда вызывает первую реакцию: господи боже мой. На самом деле, как по базовому курсу понимаю, алхимия не очень имеет отношение к металлам. Это духовное перерождение, то есть из свинца — первой стадии, которую называют еще черной или нигредо, мы через белую и красную стадию идем в фиолетовую и золотую.

То есть там в основном про духовный путь. Который немножко можно драматизировать в виде каких-то внешних проявлений, но это скорее такая боковая ветвь. Поэтому рекомендую всем нашим зрителям этой темой живо интересоваться, а не отметать ее, что это типа лженаука. Там много любопытного. А «Юлмарт» был и остается такой лебединой нашей песней, к сожалению, диалога с кредиторами не получается. И пока непонятно, как все сложится дальше.

Нельзя сказать, что судьба «Юлмарта» как-то однозначно решена в настоящий момент? Просто периодически пишут об этом.
— Возвращаясь к Айн Рэнд, ко мне до сих пор приходят и говорят: о, спасибо, только прочитал и прочее. А это было 25 лет назад! Поэтому кто же знает, как все сложится. Но, если мы правы, это мощная и очень крепкая платформа, то в общем все неизбежно вернется, и не важно даже, через год, через два или через три. Вот здесь я напомню знакомым и товарищам: если помните, у компании Apple в какой-то момент был продукт «Ньютон» — наладонник с тачскрином. Он был средне успешен или даже, можно сказать, не успешен. Они его закончили производить, а только лет через десять появился iPhone — как новая ипостась «Ньютона».

Тут мы возвращаемся к нашему соотечественнику Льву Бергу, который, по-моему, в 1920 году написал книжку «Номогенез или эволюция закономерности». Я могу здесь ошибаться, давненько уже читал, но благодаря раскопкам увидели, что в какой-то момент, допустим, у парнокопытных появились молочные зубы, а потом на сотни миллионов лет исчезли, а затем появились уже как постоянный признак. Это назвали филогенетическим ускорением, когда какой-то признак появляется вначале робко, потом исчезает, так как ему надо как-то генетически устаканиться, а потом уже появляется надолго. Вот юлмартовская платформа — в некотором смысле и есть филогенетическое ускорение.

Сейчас все говорят, Amazon может прийти в Россию…
— Он не то что может прийти — он придет, вопрос когда…

Ведь всех съест, если придет?
— Я думаю, с их уровнем бюджетов могут быть большие сложности. В России перепробовали все модели онлайн-торговли, слава богу, за 20 лет. Ozon начался, по-моему, в 1998 году — через 3 года после Amazon. Они перепробовали все. Классическая модель, которая подразумевает недоступные склады и сторонние курьерскую доставку и пункты выдачи, не работает в России категорически. Попробовали и другие вариации: только склады и только курьеры, только склады и только пункты выдачи, и склады, и пункты выдачи, и курьеры. В итоге если Китай остановился сегодня на модели: недоступные склады, но свои курьеры и у них нет пунктов выдачи, то Россия — это именно юлмартовская модель. То есть, во-первых, не просто свои склады, а доступные склады, во-вторых, свои пункты выдачи и свои курьеры. И вот эта модель, кстати, в некотором смысле напоминает iPhone — единство железа и софта. Она обеспечивает быстроту и надежность и в принципе некую дешевизну для этой конфигурации. А если брать Amazon, ему, конечно, легче кого-то купить изначально, чтобы на что-то опереться…

«Юлмарт», например.
— Если бы мы обсуждали юлмартовскую платформу, на сегодня это вполне возможно. Есть еще ряд игроков. 

Wildberries?
— Да, если они смогут, так сказать, что-то предложить... Видели, сейчас была сделка, как мне кажется, хорошая. Надеюсь, это некий знак, что что-то разворачивается в стране, американцы, TJX купила долю в компании Familia.

25% за $225 млн, фактически магазины, которые торгуют одеждой с распродаж, стоят миллиард долларов!
— Притом что, когда мы встречались, года четыре, максимум 5 лет назад, и обсуждали в том числе свою инвестицию, тогда оценка компании была, по-моему, $100 млн. Точно не больше 200. Прошло несколько лет, и это стало миллиардным проектом! В жизни всегда есть место, так сказать, подвигу и прекрасному. И опять возникает вопрос про ошибки! Есть ошибки первого рода, когда ты сделал то, что не надо было делать. А есть ошибки второго рода: не сделал то, что надо было сделать. Они в принципе болезненнее. Надо было активнее тогда, 4 года назад подпрыгнуть и сказать — конечно, в Familia я инвестирую, потому что сейчас даже в валюте это была бы огромная доходность. Не сделал. А мог!

Я читал, как в начале десятых годов вы ожидали, что на Россию прольется золотой дождь.
— Да, четвертое золотое десятилетие. То есть первое золотое, условно говоря, десятилетие — горбачевское, когда он попробовал скопировать китайские кооперативы, неудачно, конечно, но это по крайней мере как-то страну стало двигать. Дальше было ельцинское десятилетие, я помню, когда в январе 1992 года вышел указ о свободе торговли, для меня это было настоящее потрясение. Думал: как?! Что?! Спекуляции теперь нет получается…

Уже не посадят!
— Да, это был прямо тектонический сдвиг. Потом было третье золотое десятилетие или первое, так сказать. при Владимире Владимировиче. Знаете, я от «рендизма» и даже от либертарианства немножко отошел, но все равно я считаю, что будет большая мировая инфляция и, соответственно, нефть будет не $60, а $360.

До сих пор так считаете? Все же говорят, что от нефти отказываются! Не нужна никому нефть!
— Речь не только о нефти. Золото будет не полторы тысячи (долларов за тройскую унцию. — Ред.), как сейчас, а 10 тыс. и т.д. То есть вообще речь о большой мировой инфляции. Условная нефть, условный газ, если все это в номинале увеличится в 10 раз, то для России это будет огромный поток. Вопрос в том, как опять им удастся распорядиться. Условно говоря, с неким норвежским акцентом или с красивым русским.

Получается, вы пока что ждете этого золотого потока?
— Не жду, я, видите, книжку закончил и считаю, что в ней большой потенциал глобального масштаба.

Когда-то вы обрадовались закону о свободе торговли. Как сейчас вести бизнес в России? Насколько это занятие тяжелое для психики?
— Мне есть с чем сравнивать! Я начинал в 1988 году, когда еще была статья, во-первых, за спекуляцию — там трешник вполне могли нарисовать, а во-вторых, за незаконные валютные операции, а там была статья вплоть до высшей меры социальной защиты. И ничего, как-то народ жил, и в общем чего-то делали. 

То есть бывало и хуже, чем сейчас!
— Не то что хуже, а бывало вообще кошмарно. То есть мне просто, к сожалению или к счастью, есть с чем сравнивать. Поэтому я говорю: ребята, я помню, когда обмен валют происходил из рук в руки, а если тебя возьмут со $100, то — привет! А в 1990-е мы, конечно, хлебнули какой-то такой кислородный коктейль, который вызывал эйфорию. Знаете, как бывает на глубине, что у людей начинается опьянение и они срывают с себя маски! В Европе или Азии открыть компанию и счет в банке — это реально большое событие, потому что надо принести в банк все-таки бизнес-план и т.д. В Швейцарии, с одной стороны, в каждой компании большинство в совете директоров должны быть швейцарцы, а с другой — без определенного вида лицензии ты не так много сможешь делать. То есть открыть супермаркет продовольственный вообще нет шансов. Просто тебе не дадут лицензию.

Все познается в сравнении! В России по-прежнему далеко не все так плохо.
— На мой взгляд, стало больше порядка, в примитивном смысле слова. Допустим, мы с вами помним дорожное движение в 1990-е годы и видим его сейчас. Все-таки двойная сплошная стала работать, мигалок стало резко меньше, хотя в Китае, кстати, я мигалок вообще не помню. Когда к нам приезжали китайцы, мы с ними ходили к Смольному, они говорили: о, у вас тут чиновники на хороших машинах ездят! Но все-таки посмотрите на пешеходных переходах — кто там раньше останавливался! А сейчас все-таки массово уступают дорогу пешеходам. Это не значит, что надо, как в Швейцарии, идти вообще не глядя, надо все-таки посматривать, но и это большое достижение! Я вообще сторонник того, что и парки должны быть платные, и парковок бесплатных не должно быть. Вот вы считаете вход в Смоольный парк должен быть платным?

К примеру, вход в Эрмитаж в XIX веке был бесплатным.
— Я сторонник того, что все должно быть, конечно, платное, а дальше вопрос субсидий, квот для жителей, для туристов и так далее, то есть процесс должен быть управляемым, а не так — ходи сколько хочешь и кто хочешь.

С учетом вышесказанного можно сказать, что настроения свалить из России у вас нет?
— Это невозможно просто. Знаете, когда Набокова, который жил в Монтре в гостинице, спрашивали: а почему вы не купите себе дом, он отвечал: у нас дом уже был, и он остался в России. Поэтому было уже невозможно для себя построить новый дом. То есть при любом географическом перемещении вовсе не значит, что вы уехали отсюда.

Насколько я помню из детства, Макаренко был сторонником того, чтобы детей с ранних лет приучать заниматься каким-то делом. На своих детях как вы применяете эту теорию?
— К сожалению, Дмитрий, это очень поверхностное восприятие. Главное — это все-таки идея строительства новых людей. Тут он был продолжателем идей модерна, еще Гиппиус писала о новых людях.

Вы в рамках конкретно взятой семьи выращиваете новых людей?
— На мой взгляд, это не обязательно должны быть новые люди, главное, чтобы именно люди.

Кому-то из старших детей уже могли бы доверить грант на инвестиции, чтобы человек привыкал заниматься бизнесом?
— Они тоже не маленькие, у них свои задачки с точки зрения и учебы, и спорта, и прочих вещей. Это, кстати, один из макаренковских постулатов: вовлекать как можно больше всех в управление хозяйством. У него озвучено, что с 4 лет вполне можно.

Я не дошел до такого уровня, но у меня мировоззрение находится макаренковским влиянием, поэтому очень рекомендую всем «Флаги на башнях» прочитать. Там как раз в некотором смысле показана трансформация беспризорника в человека. Хорошо очень показана.

И самый простой вопрос: все-таки куда инвестировать надо в России?
— Здесь, знаете, вроде даже уже такая классика: совет номер один — заработав первые приличные деньги, инвестируйте в себя. То есть в какое-либо развитие самого себя. Не обязательно в образование, не обязательно в спорт и пр., но именно в себя. Поэтому, если вы заработаете — не важно — $20 тыс., $50 тыс. или $100 тыс. и купите квартиру, я буду считать, что это немножко…

Не туда.
— Да, скажем так осторожно. Конечно, все зависит от человека, от его ситуации, возраста и прочего. Но ты как бы себе рисуешь некий предел. На сильном ветру, как известно, и индюшка может летать. Поэтому если индюшка залетает на третий этаж, а ветер стих, то она ходит и понимает: если опять полетит, то, скорее всего, это будет траектория вниз, а наверх не получится. Значит, будем в недвижимость вкладываться.

В общем надо быть не индюшкой, а золотым лебедем.
— Ну, любая индюшка может трансмутироваться запросто!