После продажи «Евросети» Тимур Артемьев, так же как и Евгений Чичваркин, переехал в Лондон. И приезжал в Петербург, чтобы выступить на слете международного бизнес-клуба Club 500. В темноте мраморного зала Этнографического музея сотни людей в белых пиджаках, белых рубашках, белых брюках и белых платьях после выступления Тимура фанатели так, будто это был концерт Элвиса, а не рассказ про инвестиции и будущее цивилизации. Потом мы шли через залы с экспозицией, посвященной кочевникам, а Тимур удивлялся, что он только что рассказывал со сцены про кочевников цифровых.

#MEDIALIB_COLLECT_1039#

— Есть огромное количество других людей, которые прекрасно занимаются розницей.

— Смотрите, у каждого человека есть мотивация что-либо делать. Вот зачем мне заниматься розницей? Ради чего? Деньги у меня уже есть.

— Розничный бизнес был для меня периодом первоначального накопления капитала, а следующий этап — это быть собой. Быть собой — это значит реализовывать мечты, которые в меня заложили с детства. Это уже не про розницу, это про самореализацию.

— Это все очень индивидуально. Смотря где расположены торговые центры, какова конкурентная среда — факторов очень много, чтобы решить — рискованно это или не рискованно. Другой вопрос в том, что современный мир позволяет нам все меньше иметь нужду в физических потребностях. Позволяет все больше удовлетворять потребности посредством цифровых услуг. Если раньше нам надо было физически куда-то летать, то сейчас мы можем общаться виртуально. И это на самом деле огромный плюс, потому что это повышает эффективность: ты можешь быстрее общаться с большим количеством людей.

Вопрос в том, что мы решаем, принимая решение о встрече? Например, я сюда прилетел не для того, чтобы выступить. Выступить как раз можно виртуально. А вот дать возможность людям, которые меня не знают, подойти и задать вопрос — это совсем другое. И то, что люди специально приехали сегодня — это дополнительный фильтр, который показывает, что здесь нет случайных людей. В онлайне на данный момент нет такого фильтра, и есть риск, что тебе будут задавать идиотские вопросы, на которые я просто не хочу тратить свое время.

— Ну иногда я все-таки позволяю себе есть и пережаренные котлеты, и бокал вина за обедом. Давайте скажу так: я хочу прожить долгую, но жизнь. То есть это все-таки должна быть жизнь. Поэтому если хочется выпить вина — прям реально очень хочется, — значит, мы его выпьем. Если хочется съесть жареную котлету, значит, мы ее съедим. Другой вопрос: зачем?

— Есть прослойка людей, которая готова платить за ЗОЖ. Да, она небольшая, но зато она самая значимая, самая важная. А другие люди не готовы. И это их выбор. Не хотят — и не платят. Просто медийное пространство занято как раз вот той тонкой прослойкой. Именно она задает медийную повестку. А те, кого не интересует ЗОЖ, они не являются трендсеттерами.

Например, они слышат, что вся Россия сейчас сидит на сахаре. Сахар везде — во всех продуктах…

— Ну да, американцы сидят на кукурузном сиропе, англичане – еще на чем-то. Но дети слышат, как должно быть, видят, что на самом деле в тарелке, — у них это откладывается. Поэтому надеюсь, что все-таки следующее поколение россиян уже будет более осознанным к тому, что они едят.

— Вы знаете, я бы не сравнивал одно с другим, есть очень много факторов, почему продолжительность жизни растет. И есть очень много факторов, почему раньше она была короткой. Суть заключается в том, что и раньше хватало нездоровых продуктов. Например, количество курильщиков сильно сократилось, по крайней мере в тех странах, где я живу. Это, безусловно, повышает продолжительность жизни, но это никак не связано с едой. Продолжительность жизни — это настолько многофакторный индикатор! И лучше еда или хуже — это влияет на продолжительность жизни лишь в какой-то части.

— Какие-то да, какие-то нет. Вопрос в качестве жизни. Да, есть люди, которые бесконечно долго едят сахар, и у них все хорошо. А есть люди, которые едят сахар, и им плохо. Все очень индивидуально. Есть Viome — стартап (в который инвестировал Тимур Артемьев. — Ред.), где можно сдать на анализ горошину кала — и получить персональные рекомендации. Хорошо вам есть яблоки или плохо? Можете ли вы есть помидоры с красным перцем или, например, от овощного вируса у вас возникает воспаление?

— О, я думаю, мы все-таки находимся где-то посередине. Потому что на самом деле есть и свободы. По моим ощущениям, мир благодаря интернету стал гораздо свободнее, чем он был 25-30 лет назад. При этом есть и ползучая история, что авторитарные правители в самых разных странах концентрируют у себя все больше и больше власти. Они хотят все больше контролировать. Ок — я согласен, чтобы этим занимались спецслужбы, задача которых останавливать преступность. Но проблема, когда эти возможности начинают использовать в других неэтичных целях, не соответствующих потребностях общества. Не могу сказать, что мы сейчас находимся в мире Оруэлла или Хаксли. Для меня главное, чтобы мы туда не шли.

— Я верю в то, что маркетплейсы соединяют людей напрямую без каких-то систем — торговых или регуляторных. Например, в советское время для уборки квартиры существовала какая-то государственная служба, тебе нужно было оформлять бланк заказа наряда — и тогда приезжала уборщица. Я сейчас утрирую. Это была целая система, в которой свои правила: что-то можно, что-то нельзя. Но к прямому общению доверия гораздо больше. Самое главное, чтобы существовали рейтинговые системы, как в «Убере». Когда люди, которые являются нарушителями, будут просто иметь очень низкий рейтинг. Те функции, которые раньше выполняла бюрократия, не позволяя людям делать работу с низким качеством, сейчас взяли на себя рейтинговые роботы.

— Это зависит от того, в чьих руках система. Потому что есть фундаментальный базовый принцип: вы можете долго обманывать одного человека или недолго обманывать многих, но вы не можете бесконечно долго обманывать большое количество людей. Я верю в это. И до тех пор, пока у нас есть выбор между первым, вторым, третьим, четвертым, пятым и т.д. маркетплейсами, люди в итоге будет выбирать тот маркетплейс, где рейтинговая система наиболее адекватна и соответствует запросам человечества.

— Но это временно. Я думаю, что глобально у Amazon совершенно точно появятся конкуренты в разных сегментах. И в какой-то момент Amazon будет вынужден развалиться. Сейчас это цельная структура, а дальше на его базе возникнет социальный портал для индивидуального общения с клиентом. И это будет один слой. А другим слоем станет огромное количество фулфилмент-структур — по сути мини-амазонов, каждый из которых будет конкурировать профессионально в своих нишах.

— Все равно есть элитные рестораны, где платят большие деньги и существует определенный конкурс.

— В этой стране может быть, но Россия — это всего 2% населения, а я говорю про остальные 98%. Например, я живу в Англии. У меня там есть ресторан, и в этот ресторан люди ломятся работать. У нас просто огромная очередь людей, желающих поработать в Hide — ресторане с одной звездой Мишлена. Дай Бог, может, и вторую дадут.

— Да, я спящий инвестор (вторым партнером является Евгений Чичваркин. — Ред.). Я вообще никуда не лезу.

— Вы знаете, это просто взгляд (на вино. — Ред.) с другой стороны. Смотрите, есть успешный Hedonism, который продает вино. Этот магазин один из лучших в мире, а с моей точки зрения — вообще лучший. И Hedonism — успешный прибыльный бизнес. Мы исследовали эту нишу — кормить людей, которые хотят покупать дорогое вино. Этот рынок есть, но он оказался не очень большим. Поэтому вы верно говорите, что эта добавка к идее ресторана оказалась не столь существенной. Но все равно она есть, и она развивается.

А ресторанов с двумя звездами Мишлена без хорошей прибыли практически нет.

— Коронавирус, безусловно, делает ресторанный бизнес неприбыльным, но в его отсутствие Hide — прибыльный.

— Давайте так… разница есть. В России непонятны правила, а в Америке все-таки правила понятны. В России не ценят таких людей, как Михаил. Поэтому были очень высокие риски, что его сделают козлом отпущения в том, что не его ракета упала (в марте 2015 года одно из изданий сообщило об уголовном деле в связи с контрактом между НПО им. Лавочкина и компанией Кокорича. «В НПО Лавочкина были два проекта, один мы продвигали, а другой местная группа делала, которая в итоге выиграла, сделала свой проект. В итоге их спутник благополучно умер, не пролетав и полгода», — комментировал Михаил Кокорич). А в США есть комитет по иностранным инвестициям (CFIUS), который четко говорит, что иностранцы не могут владеть долями в стратегических предприятиях. И суть заключается в том, что, когда ты создаешь бизнес в Америке, ты изначально можешь оказаться в зоне риска, если твое предприятие станет стратегически важным. Если станет, то ты начинаешь нарушать закон. Но непонятно, где проходит граница, когда идея микроволновки со стаканом воды (так описывается базовый принцип работы двигателей Momentus. — Ред.) превращается в нечто являющееся основой национальных и военных интересов США. Ведь эта статья лежала в открытом доступе 20 с лишним лет. И ее никто не трогал.

— Ну конечно же, с убытком, он же создал большой бизнес, который имел огромную ценность, и в итоге потерял его. Я считаю: то, что произошло, это жестоко, но что делать — закон в Америке так работает. По крайней мере это понятная процедура, которую можно предсказать в будущем. Можно сказать, что если иностранец сделает вот так, то, вероятно, с ним поступят так. А в России история Кокорича как раз показала: закон что дышло… Так что это разные истории с точки зрения инвестиционного климата.

— Инвестиционный климат до 2014 года был очень хорошим. А с 2014 года внешнего инвестиционного климата в России нет. Внутренний — пожалуйста, можно расти, развиваться. Конечно, важен административный ресурс.

— Рецепт очень простой. Равноудаление. Самое лучшее, что вы можете сделать, — это равноудалиться от всех людоедов. Это повышает ваши шансы на то, что зубы ни одного из них не дотянутся до вас.

— Равноудаления? Ну вот мы («Евросеть») такой пример. Мы не стремились ни в чьи объятия. И если кто-то очень гнался за нами, то мы бежали в другую сторону. У людоедов есть одна характерная черта — они не очень любят друг друга. Они же тоже люди.

Потому что он просто не захочет приближаться к другому людоеду. И вот тут есть возможность маневра (смеется).

— В Беларуси потрясающее таможенное законодательство. Но самая главная проблема у меня с менеджером. Я не могу найти менеджера, я много раз говорил, что буду рад отдать этот проект в руки вменяемого человека, но пока что такого не нарисовалось.

— В Белоруссии можно делать бизнес. Конечно, можно! Вопрос только в том, для какого рынка, с какой целью и т.д. В Белоруссии низкие цены, квалифицированные кадры. И если сам проект — уникальное оборудование, которое может быть полезно в каком-то сегменте, куда китайцы не очень сильно смотрят, то там делать бизнес можно. Просто надо брать людей, которые уже отсидели в тюрьме.

— Конечно, белорусской, потому что там есть традиция: сажать предпринимателей в тюрьму. А потом, когда они выходят, второй раз их уже, наверное, не сажают. Поэтому надо брать людей, которые уже вышли из тюрьмы.

— Какой Борис Абрамович?

— Я совсем не Борис Абрамович. Я с ним ни разу в жизни не встречался. Вернее, один раз он случайно проходил вдалеке мимо меня, но мы не общались. Поэтому я даже никак не смогу сравнить себя с ним. Когда говорят: бизнес, я думаю о бизнесах, которые никак не связаны с властью. Просто бизнес — производишь, например, электроскутеры. Так вот, электроскутеры производить в Белоруссии можно и даже зарабатывать на этом деньги. И я знаю таких людей. А насчет политики в Белоруссии я ничего не знаю.

— Да-да. У нас был интернет-магазин, и мы хотели его развивать. У нас была сеть офлайновых магазинов, которые мы хотели развивать с точки зрения продажи медиа. Мы уже продавали компакт-диски. Мы планировали развиваться больше в сторону контента и интернета.

— Конечно, такое могло быть. Это бы уже в большей степени зависело от топ-менеджеров, а не от нас. В тот момент мы уже очень во многом полагались на топ-менеджмент компании.

— А его не убили. Бренд жив. Он же в наших сердцах, душах, головах. И я не оставляю надежды однажды собрать в одной комнате Михаила Маратовича Фридмана и Алишера Бурхановича Усманова и, может быть, как-то договориться с ними, чтобы бренд «Евросеть» был использован в каком-то новом проекте. Бренд жив, он просто лежит на полке